что Федор Петрович Воронцов-Вельяминов обзавелся сыном. Парень родился весной сорок пятого:
– Интересно, – задумался Эйтингон, – кого он встретил после освобождения Парижа? Наверное, товарку по Сопротивлению… – по сведениям от американских резидентов, архитектор представлялся вдовцом:
– Значит, она умерла. Незачем, как говорится, огород городить. Пусть Федор Петрович спокойно строит, он нам не интересен… – им были интересны сестра Дракона и юный Аарон Майер:
– К Хане мы подведем кого-нибудь, – решил Эйтингон, – а Майер пусть подождет… – вызвав звонком охранника, он приказал убрать со стола:
– Накрывайте чай для гостей, а это отнесите в хранилище… – бывший начальник Эйтингона, избач, генерал Серов, теперь командовал военной разведкой:
– Шелепин ему сказал, что я здесь. Он не преминул прислать мне очередную папку… – Эйтингон проводил глазами неприметный картон:
– Решение по полковнику Пеньковскому мы пока отложим, дело не горит… – стряхнув хвоинки с кашемирового свитера, он пошел к черной «Волге», остановившейся у особняка.
Со времен побега Розы и Марты Янсон, как о ней думал Эйтингон, все озеро перешло во владения комитета.
Наума Исааковича привезли в особняк в машине с затемненными стеклами, однако он знал, что территорию огородили двойной стеной. На шоссе не существовало никаких указателей, но у поворота, неожиданно для глухой местности, возвышалось бетонное строение милицейского поста:
– Это только первый этап, – усмехнулся Наум Исаакович, – потом шлагбаумы, проверки документов, собаки…
Неуклюжая молодая овчарка носилась по белому песку на берегу озера. Здесь оборудовали террасу с выложенным камнем очагом:
– Чай мы попили на русский манер, на веранде, – сказал он Страннице, – а сейчас мы с Падре побалуем вас почти аргентинским асадо… – Эйтингону показалось трогательным, что девочка привезла на дачу букет астр и домашний наполеон:
– Она хорошая девчонка… – Странница в компании овчарки шлепала по мелкой воде, – она еще подросток, ей пятнадцать, но негритянская раса взрослеет быстрее белых… – Эйтингон вспомнил прокуренный бар в нюрнбергской гостинице. Странница напоминала мать:
– Капитан Мозес была красавица, каких поискать… – он смотрел на дочь убитого под Берлином майора Мозеса, – ее тело нашли, похоронили рядом с мужем…
Машинописную справку в папке Странницы подкололи к газетным вырезкам. После перемирия и обмена пленными в США вернулись выжившие медсестры и санитары из госпитального конвоя под началом капитана Мозес. Пользуясь их показаниями, особая бригада отыскала неподалеку от тридцать восьмой параллели место последнего привала команды:
– Но из группы, что была со Странницей, то есть Сарой, на шоссе, никто не выжил… – успокоил себя Эйтингон, – все считают дочь Мозесов мертвой… – бывшая рыбацкая деревня попала на территорию Южной Кореи:
– Никаких препятствий к поискам им не чинили, и они все нашли… – северокорейские солдаты сбросили тела убитых при нападении на деревню в ров. Братскую могилу кое-как присыпали землей:
– Не тела, а останки, – вздохнул Эйтингон, – их, наверное, опознавали по зубам… – выжившие пленные свидетельствовали перед сенатской комиссией. Авиационный генерал Чарльз Гленн и капитан Мозес получили посмертно Медали Почета:
– Ее мать единственная чернокожая с такой медалью, – задумался Эйтингон, – и одна из немногих женщин… – резиденты в Вашингтоне сделали снимок двойной могилы на негритянском участке Арлингтонского кладбища:
– Майор Абрахам Мозес, 1915—1948, Берлин. Капитан Мирьям Мозес, 1918—1953, Корейская война… – регалии на надгробных камнях не указывались, но Эйтингон знал, сколько орденов было у родителей Странницы:
– Мозес, раненым, еще пытался взлететь… – он помнил взрыв истребителя, – он был упорный человек. Странница пошла в отца с матерью. Она молодец, серьезно относится к работе… – девочка привезла на дачу десятистраничный доклад о встрече с Драконом:
– Он еще говорил что-то на японском языке, – смутилась девушка, – только я не знаю, что… – Эйтингон успокоил ее: «Ничего существенного». Дракон действительно болтал всякую ерунду, цитируя древних поэтов.
Падре хлопотал у решетки очага, Эйтингон попивал предобеденный кофе:
– Большая удача, что Дракон с нами. Хана его младшая сестра, она смотрит ему в рот. На простого мужчину она не клюнет, она будущая, то есть настоящая звезда… – Наум Исаакович подозревал, что Дате не соблазнится даже Скорпионом, – но к брату она прислушается…
Он поправил пышную хризантему в серебряной вазе. Зная, что девочке будет такое приятно, Наум Исаакович забрал цветы на берег:
– Она тоже могла бы стать звездой, – Эйтингон окинул взглядом Странницу, – сниматься для модных журналов, как дочка Ягненка… – летом он сказал Шелепину, что медицинская стезя мисс Горовиц всего лишь прикрытие ее работы в ЦРУ:
– Яблочко от яблоньки недалеко падает, – недовольно подумал Эйтингон, – я уверен, что младшие дети тоже пойдут по его стопам… – Странница бросала овчарке палочку, пес разбрызгивал воду, девушка белозубо смеялась. Наум Исаакович решил составить докладную записку для Шелепина и Семичастного:
– Меня все равно не послушают, – горько понял он, – юнцы не умеют думать стратегически, у них на уме сиюминутная выгода. Лаврентий Павлович согласился бы со мной… – Эйтингон хотел порекомендовать Странницу для работы исключительно в Африке и Латинской Америке:
– Нельзя ее пускать в США, как бы нам этого ни хотелось, – вздохнул Эйтингон, – Мозесы среди тамошних негров словно Герои Советского Союза у нас. То есть они действительно герои войны… – работая в новом движении за права негров под началом пастора Кинга, Странница никак бы не избежала упоминаний о ее родителях:
– Учитывая, что в США неоткуда взять для нее медицинскую помощь, то есть гипноз, – напомнил себе Эйтингон, – такая авантюра ни к чему хорошему не приведет…
Память и личность девушки были неузнаваемо перекорежены, но Наум Исаакович хорошо помнил старинные разговоры с троюродным кузеном Максом, близким учеником Фрейда. Они встречались в Германии в двадцатых годах. Вовремя покинув рейх, Макс Эйтингон перебрался в Палестину, где и умер в разгар войны:
– На нас он не работал… – Наум Исаакович листал доклад Странницы, – я объяснил Дзержинскому, что не считаю возможным вербовать родственников. Феликс Эдмундович все понял. Он бы тоже сейчас был на моей стороне. Он умел думать вне рамок немедленной пользы… – кузен рассказал Науму Исааковичу о работе человеческой памяти. Эйтингон пощелкал пальцами:
– Триггер. До шести лет она росла в США. Попав в Вашингтон, тем более на Арлингтонское кладбище, она может что-то вспомнить… – Странница считала, что могил ее родителей не сохранилось:
– Напишу, и постесняюсь в выражениях, – велел себе Эйтингон, – мы не можем рисковать потерей ценного агента… – на него повеяло свежей водой. Странница, разрумянившись, прискакала на террасу босиком. Вдохнув запах жарящегося мяса, Света мимолетно подумала:
– В санатории, где мы отдыхали с папой и мамой, тоже делали шашлыки. Собаку звали Пират. Она, наверное, жила на территории… – как Света ни старалась, она не могла вспомнить имя рыжего мальчика, ее товарища по играм:
– Я ему сказала, что мы встретимся, когда он отыщет секрет… – потрепав собаку по ушам, она взглянула на товарища Котова:
– Падре такого не говорит, но консультант, наверное, работал еще с Дзержинским. Он хорошо выглядит, но видно, что ему идет шестой или даже седьмой десяток… – Света открыла рот, товарищ Котов отложил ее доклад:
– Испанцы не смешивают бизнес и удовольствие… – он наставительно поднял палец, – после обеда займемся нашим подопечным… – они говорили на испанском языке, – но все очень толково, товарищ Странница… – Света даже зарделась:
– Я старалась, товарищ Котов… – она намеревалась постараться и на новом задании. В машине Падре передал ей тонкую папку с отпечатанной на машинке наклейкой. Света скрыла разочарованный вздох. Она надеялась на другой выбор начальства:
– Он меня ниже на голову… – девушка рассматривала спокойное лицо немца, Генриха Рабе, – и вообще, что его проверять? Он ничего подозрительного не сказал. Правда, на вокзале он вообще мало разговаривал. Ладно, работа есть работа… – собака залаяла, Падре весело заметил:
– Стейки не хуже, чем в Буэнос-Айресе. Сегодня выходной… – он подмигнул Свете, – мы можем выпить риохи, а для тебя найдется лимонад… – хлопнула пробка ситро. Света услышала далекий женский голос:
